Философская школа Авенира Ивановича Уемова

Гипотеза порождающей (универсальной) грамматики Н. Хомского (Chomsky), с одной стороны, объявлялась «хомскианской революцией», а с другой, неоднократно подвергалась критике. Объектом критики служило, во-первых, то, что, отказавшись от бихевиористского подхода к языку, он склонялся к картезианской концепции врожденных идей. Язык, согласно Хомскому, не может быть простой реакцией на стимул, человек способен выражать не стимулированные коммуникацией принципиально новые мысли с помощью никогда ранее не существовавшей комбинации знаков, а для этого мозг должен содержать специальную программу. Именно эта врожденная глубинная программа комбинирования знаками развертывается затем в поверхностную и позволяет детям усваивать весьма сложную систему натурального языка самопроизвольно. Оппоненты же Хомского, независимо от того, придерживались ли они открыто «теории отражения» или нет, полагали, что врожденных идей не существует. Языковая компетенция, по их мнению, задана исключительно коммуникацией, и ребенок усваивает язык через предметную деятельность.

Во-вторых, Хомский склонялся к мысли о доминировании в языке синтаксиса над семантикой, понятия интересуют его через их синтаксическое проявление. Его «универсальная грамматика» – это некие наследственные синтаксические структуры, они служат базой любого языка. Критики же Хомского полагали, если и не ведущую роль семантики, то все же невозможность синтаксического анализа без анализа смыслов.

Без критики осталось еще одно фундаментальное, но используемое неявно, положение Хомского. Вместе с тезисом Декарта о врожденных идеях, Хомский принял и его метафизический принцип удвоения мира – жесткое его деление на телесный и духовный. Душа кончается там, где начинается животное. Поэтому в поисках глубинных синтаксических структур Хомский останавливается на схемах выражения мыслей в виде модификаций простейших предложений типа «Ромео поцеловал Джульетту», «Джульетта поцеловала Ромео», «Ромео поцелован Джульеттой» и т.д. (положительная и отрицательная активная и пассивная формы). В поисках синтаксической «алгебры» трансформационной грамматики Хомский сосредотачивается на субъектно-предикатной форме суждений и, соответственно, на традиционной логике. Из этих форм выводится генетическая предрасположенность ребенка к образованию именной и глагольной групп. Критики концепции Хомского, отвергая врожденный характер языковых структур, все же принимают субъект-объектную парадигму анализа языка и мышления. Они также считают подобные структуры языка «ядерными», хотя полагают их приобретенными в коммуникации и деятельности.

Однако привычные структуры языка скрывают нечто, стоящее за ними. Ребенок не начинает изучать язык ни с предложений, ни даже с именования вещей. Он начинает с протоязыка, с того же, что доступно и животному, – с указания на предмет. Он тычет пальчиком, когда ему что-то надо, и этим остенсивным определениям его никто не учил. В этом смысле такой способ общения и в самом деле может быть назван врожденным. Л. Витгенштейн не случайно так много внимания уделил слову «это» [1; пп. 38-39, 45, 50, 379]. Он полагал, что подобные слова, вообще, не являются именами чего бы ни было, но служат необходимой предпосылкой именования: «379. Сначала я удостовериваюсь, что нечто есть это; а затем вспоминаю, как оно называется». (Добавлю: если в результате склероза забываются имена, слова «этот», «какой-то», «любой» не забываются никогда – это последний семантический рубеж, который покидает человек). Витгенштейн отмечает, что указательные местоимения не имеют носителя, они обретают свое значение только в языковой игре (то есть, никак не вне синтаксиса).

Второе, чем владеет ребенок изначально (врожденно!) – это различением вещей, отношений и свойств. На доязыковом уровне, когда имен он еще не знает, ему все же известно «это хочу», «это приятно» и т.п. При освоении языка он, прежде всего, усвоит, что вещи, отношения и свойства различимы лишь функционально. Без понятий вещи, свойства и отношения не может быть выстроена «глубинная структура».

Поэтому формальным языком, пригодным для моделирования «универсальной грамматики», мог бы стать какой-то из языков неклассической логики, построенный на описании функционирования артиклей и с гибкими правилами различения предметов, их свойств и отношений. По-видимому, перспективным для этой цели, является язык тернарного описания (ЯТО) [2], отвечающий упомянутым условиям. Исходными понятиями этого языка являются две группы понятий: 1) определенное, неопределенное и произвольное, выражаемые в натуральном языке артиклями и указательными местоимениями, а в ЯТО составляющие базовую семантику его примитивных термов; 2) категории вещи, свойства и отношения, различаемые в ЯТО функционально (читай: в языковой игре) и синтаксическим способом. Синтаксис и семантика здесь нераздельны. Что же касается перехода от ЯТО к субъектно-предикатной структуре обычных предложений, то попытки такого перехода делаются [3]. Таким образом, и в самом деле, «наиболее важные для нас вещи скрыты из-за своей простоты и повседневности. (Их не замечают, – потому что они всегда перед глазами)» [1, п.129].

Литература

1. Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы.– Ч. 1.– М., 1994– С. 75-319.

2. Уёмов А.И. Основы формального аппарата параметрической общей теории систем // Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник. 1984. – С. 152-180; Uyemov Avenir I. The ternary description language as a formalism for the parametric general systems theory // Int. J. General Systems. – Part 1. – 1999. – Vol. 28 (4-5). – Pp. 351-366; Part 2. – 2002. – Vol. 31 (2). – Pp. 131-151; Part III. – 2003. – Vol. 32 (6). – Pp. 583-623.

3. Леоненко Л.Л. Семантика языка тернарного описания // Современная логика: проблемы теории, истории и применения в науке: Материалы VI Общеросс. науч. конф. – СПб: СПбГУ, 2000, С. 329 – 330.